Тревога была поднята незамедлительно, благо у Звонаревых дома была проведена телефонная связь. Уже через минуту в центр города во весь опор мчалась коляска: нужен был доктор, и не абы какой, а самый лучший. Звонарев, взволнованный, разве только не в панике, влетел домой, застав безрадостную картину. Ему еще не приходилось наблюдать вблизи покойников – так уж сложилось, – но он был уверен, что выглядят они куда краше, чем его друг, лежащий в беспамятстве в комнате для гостей. Ведущий врач Владивостока, осмотрев больного, сокрушенно покачал головой и недовольно заметил:
– Загоняли вы, батенька, своего друга. Загнали как лошадь на перегоне. Разве так можно?
– Мы не раз говорили ему о необходимости отдыха, – попытался оправдаться Звонарев, – но он хотел везде поспеть сам. Вы не знаете, что это за человек. Все, что он вбивает себе в голову, должно быть выполнено непременно и в срок. Да к тому же он везде старается осуществить личный контроль.
– Все это меня мало интересует. Я вижу только факт полного небрежения собой. Налицо полное физическое и нервное истощение, и как результат – нервная лихорадка. Да-с. Больному необходим полный покой. Никакого волнения, побольше чистого воздуха и только положительные эмоции. И самое главное, никакой работы. Если его деятельность смогла из здорового человека сотворить такое, то теперь она его попросту убьет. Да-с, батенька, именно убьет, и это не преувеличение.
На коротком семейном совете было принято решение о том, что Песчанин останется у них дома до полного выздоровления. Правда, пришлось выдержать небольшой бой с Леной, но поле боя осталось за Аней, тем более что больной уже был размещен в комнате для гостей, со всеми удобствами. Звонарев решил тактично не влезать в этот спор – ну их, вполне можно нарваться на такую отповедь, причем от обеих сразу.
Единственное, в чем женщины были абсолютно солидарны, так это в том, что дружно отказались даже обсуждать вопрос о сиделке. Антон для них был не чужим человеком – он действительно был для них самым близким другом. Уж чем брал этих двух женщин их друг, мужьям было невдомек, но чего не было ни у одного из них – так это чувства ревности.
Светлана сидела у окна и от нечего делать смотрела на улицу, наблюдая за редкими прохожими, которые поспешно проходили по мостовой, скованной тонким слоем снега и льда. Ноябрь хотя и выдался не очень холодным, тем не менее оставался ноябрем – улицы уже начинала заметать поземка, а это значило, что морозы не спадут уже до самой весны.
Среди немногих прохожих ее вдруг привлекла одна фигура – в сумраке рассмотреть отчетливо было довольно сложно, но походка и привычка давать отмашку правой рукой и прижимать левую к бедру ей были знакомы без сомнения. Игриво заверещав и захлопав в ладоши, она соскочила с подоконника и бросилась в гостиную:
– Мама, мама, папка приехал.
– С чего ты взяла, егоза?
– Я его видела, он к дому подходит.
– Опять на подоконнике весь вечер просидела, – не скрывая охватившего ее радостного волнения, попеняла дочери мать. – Ведь сколько тебе уже раз говорила, что ты взрослая девушка и не след тебе, как дитю неразумному, на подоконнике громоздиться, папку высматривая. Да про такое какой солидный жених узнает – так сразу и сбежит.
– Ой, мама, бросьте. Нашли из-за чего переживать. Уж чего-чего, а в девках я остаться не боюсь. – В этот момент входная дверь хлопнула, и в прихожей послышалась приглушенная возня. – Ой, папка.
Светлана вихрем сорвалась с места и бросилась в прихожую, на что мать только неодобрительно покачала головой: ну никак не хотела эта егоза становиться взрослой, – но в следующий момент из прихожей раздался радостный визг Светы, а следом шутливо недовольное ворчание мужа, и на ее лице заиграла счастливая улыбка.
Мужа Вера Ивановна встретила, как и подобает любящей и верной жене в ее понимании: она встала перед дверью, и когда муж вошел, перекрестила его и, счастливо улыбнувшись, произнесла:
– Слава тебе господи, вернулся. Здоров ли, Петруша?
– Вот, Светлана, учись, как нужно встречать мужчину из моря. – Радостно улыбаясь, глава семейства подошел к жене и, обняв, прижал к себе и с чувством поцеловал, а затем, словно желая сгладить чувство неловкости, охватившее его, произнес: – Двадцать пять лет как женаты, а она все такая, как в первый раз, – учись, егоза.
– Как прошло плавание? Как в море – все спокойно или сильно штормит?
– Светлана, ты, чай, не моряк, что это за вопросы?
– Нормальные вопросы. Или вы думаете, если меня егозой называете, так я вовсе и не переживаю?
– Ну, не обижайся, дочка. В общем и целом для ноября вполне приемлемо.
– Больше-то в море не пойдете? – с тревогой спросила мать.
– Нет. И чего ты так переживаешь-то – раз в год в море выхожу.
Капитан второго ранга Науменко Петр Афанасьевич, говоря это, тяжело вздохнул. В настоящее время он числился в экипаже, так как уже два года как его перевели на берег, чем был весьма недоволен старый моряк. Правда, по большому счету жаловаться ему было не на что: уже то обстоятельство, что при его несгибаемом и своенравном характере удалось дослужиться до капитана второго ранга, само по себе было удивительным и весьма удачным. Будучи лишь ненамного младше адмирала Макарова, он все же не смог подняться выше, хотя в свое время и высоко ценился последним как весьма талантливый тактик. Но протекцию ему адмирал составить не мог, так как и сам был весьма непопулярен в высших кругах, однако его ценили и терпели за его гениальность и недюжинные организаторские способности, чем никак не мог похвастать Науменко. Впрочем, поговаривали, что прославленный адмирал не составлял протекции своему бывшему сослуживцу, с которым был когда-то в довольно близких и даже приятельских отношениях, совсем по другой причине, но что это была за причина, оставалось неизвестным.